Ознакомительная версия.
Потом отец кардинально переделал квартиру: кухня переехала в ванную комнату. Там в проеме, ведущем в глухую нишу, стоял стол с плиткой – это была кухня. Рядом – титан для ванны и сама ванна. Все в целом – фантастически нелепо и неудобно, но это по нынешним временам, тогда же – класс!
Освободившаяся кухня стала моей комнатой. Именно моей, хотя Юрка был старше и ему было, конечно, нужнее. Но Юрка добрый!!! Комната два на два метра. Но высота-то школьная – за три метра. По одной стороне – ящик с матрасом, постель. Над постелью во всю стену стеллаж с книгами и “барахлом”. Остальное место занято столом у окна и стулом. Вот так! На стене напротив матраса – подаренные кем-то большие чертежи парусных кораблей.
Странно все-таки устроена память. Сижу только что у медсестры, чтобы померить давление. Смотрю тупо на стену, вернее, на старую стенгазету “Здоровье – это физкультура”. М. Громов, в восемьдесят лет поднимающий штангу, какая-то девочка, прыгающая через веревочку, – и черт знает что вспоминается. И метание учебной гранаты за школой, когда дед (мамин отец) бросал раза в два дальше нас! И тот день, когда Тарас показывал “черноморское ныряние” в Измайловском пруду… Входил в воду медленно, осторожно, долго стоял, охлопывая себя мокрыми руками; кряхтение и нерешительность, разговоры о том, что холодно. Все это вызывало снисходительное отношение у всех на берегу и в воде. Советы “Дядя, оденься!” и так далее. Долго-долго. А потом внезапное красивейшее вхождение-полет в воду… И все! Минуту, а то и две никакого движения воды, а затем метрах в тридцати от берега выныривает! Шикарно! Завидно! Уважительно!
И опять желание вспоминать мелочи. И Тарас, и Женя – Е. Н. – были очень большими спорщиками и любителями хорошо выпить. В тот раз предметом спора стало хвастовство Тараса: никто, кроме нас, севастопольцев, не проплывет так долго под водой. Е. Н. как ученый для чистоты спора предложил опускать лица спорщиков в миску с водой – кто дольше продержится. Ударили по рукам! В последний момент по предложению Е. Н. вода была заменена водкой. И вот два взрослых состоявшихся мужика – главный энергетик МЭЛЗ и профессор МГУ – погрузили свои лица в миски с водкой. Над ними отец с секундомером в руке… Выиграл сухопутный профессор. Зато в последующем выпивании водки из миски победил “братишечка” Тарас.
Вспоминаются мелкие детали того времени. Например, коньки “Английский спорт”. Лезвие тупое, прямое, довольно широкое. На передней части возвышение – в профиль как нос военного корабля с надстройкой. Как приятно было туго примотать коньки к валенкам и “качественно” подсунуть “палец” закрутки под веревку. Иногда я этот “палец” еще и подвязывал отдельным шнурком, чтоб не выскочил.
У меня были еще только одни коньки, сильно позже, – хоккейные, доставшиеся от кого-то. На них довольно часто отлетали заклепки – и мы “шиковали” в фирменном “вайнштейновском” (делал все сам Валерка с отцом) исполнении: на винтах, с внутренней пластиной со сточенными головками и закерненными от раскручивания гайками. Хороши были и щитки того времени: как бы патронташ со вставленными вместо газырей отрезками бамбуковых палочек. Помогало, но не очень. Мы уже тогда бросали хорошо. Боря Ключев, например, пробивал шайбой фанерную лопату для уборки снега.
Много лет спустя – лет тридцать наверное, – когда давно уже не было ни этого дома, ни садика, ни клумбы с золотыми шарами, мы собрались в ресторане “Осень”. Ресторан был на первом этаже двенадцатиэтажного дома, построенного на том самом месте. Поэтому, хоть садика уже не было, деревья некоторые – наши – стояли. Собралось нас много – человек двадцать. Даже пара одна образовалась – Валера Вайнштейн и его жена Люся, бывшая Секирко из “нижней” квартиры. Люся еще помнилась и тем, что ее сводный брат Дима Почвирный (тоже учился с нашими старшими братьями) делал на крыше стойку на печной трубе и мог пройтись на руках до так называемого “маленького домика”. А это метров сто!
Пришел на встречу и сын Коробицина, хотя и был много младше нас. Когда-то мы натянули ему на голову презерватив и отправили домой в этой “кавалерийской” шапочке. Мать кричала. Домработница Шурочка – по какой-то своей логике – рыдала. А сам Коробицин (он так и был для нас без имени и отчества) хохотал.
Пришли и братья Васильевы, которые из тихих, забитых ребят с редкими зубами выросли в светских пижонов. Теперь они, оказывается, профессиональные джазовые музыканты. Пришла Аня, у которой все стали спрашивать про мать – нашу вечную благодетельницу из библиотеки. С ее старшей сестрой очень дружил мой брат. Аня, кстати, вспомнила за столом об одном из наших развлечений.
Канаву-овраг с водой около дома мы использовали по-своему: разбежавшись поверху, надо было спрыгнуть вниз так, чтобы остановиться как можно ближе к воде. Ребята из дома упражнялись постоянно, я реже – все-таки иногда уходил домой. Однажды, желая доказать, что я не хуже, выпрыгнул на середину канавы, где по горло воды. Выбрался, чуть не утонул. А уже осень глубокая, я в зимнем пальто насквозь мокрый. Сушился у костра. Досушивали как раз у Ани. Там меня и просушили утюгом, и напоили какой-то наливочкой. К себе я пришел сырым и несколько нетрезвым. Объяснять ничего не хотел, да и не мог. Юка предположил, что я вспотел. Это всех рассмешило, инцидент был исчерпан.
Второе, вернее другое, купание. Весной я, Юрец и Женя Оранской (вот фамилии! А ведь был еще и мой очень близкий товарищ Эдик Сулла) пошли на остров в Городок Баумана кататься на льдинах по Измайловскому пруду. От берега нас отнесло немного, но нам казалось – бесповоротно. Мы разделись и, оставив со страху одежду на льдине, перебрались на “материк”. К счастью, льдину минут через пятнадцать прибило к берегу, и одежда опять была наша. Замерзли мы жутко, а спасло нас от болезней, наверное, то, что Женя жил совсем рядом в Петровской церкви. Там и грелись, а его бабушка тем временем то била нас полотенцем, то плакала, то поила чаем. Ей кто-то сказал, что мы тонем в пруду!
Вспомнилось и то, как зимой, собрав человек пять-шесть малышей и взяв “плату” (деньги на школьные завтраки), некто Петач (летом он ходил с вороной на веревке) по едва заметной тропе водил нас в сумерках подглядывать в женскую баню там же на острове. Маленькая – и высоко – проталина в окне, темень. В проталине – пар и тени. Но волнение! Но тайна!
Нина Кононова-Рыжая вспомнила и вовсе пикантную историю. Мы были уже постарше, играли мы в “фанты” и в почту, иногда в “бутылочку”. Тринадцать лет – взрослели! И вот Нинка получает записку от Валерки Вайнштейна. Во время рассказа он сидит рядом с бывшей Люсей Секирко, ныне женой, и ерзает: все помнит! Текст той записки был лаконичный: “Нина, пойдем е…” Нине эта недосказанность не мешает – все ясно. “Пойдем”.
Ознакомительная версия.
